Микаэл Леонович Таривердиев

МОЯ «ИРОНИЯ СУДЬБЫ»

Как же это было давно!.. В середине или даже конце 70-х, когда, сдавая очередной зачет по композиции в Горьковской консерватории, я вдруг услышал в свой адрес упрек в «таривердиевщине». Тогда мне это было не совсем понятно, да и не совсем приятно - ведь естественно, что каждому начинающему автору хочется попробовать пройти лишь свой, не похожий ни на чей, музыкальный путь. А тут вдруг ...

О музыке Таривердиева тогда я знал, пожалуй, то же, что и подавляющее большинство: «Короля-Оленя» с его неповторимым мелодическим минором; щемящую «Иронию...», конечно же, «17 мгновений» и еще «Ольгу Сергеевну» с любимейшей песней «Не исчезай...», которую уже позже - с кобзоновским голосом - я «запиливал» на пластинке, как говорится, до дыр. Как избирательна и причудлива память! Когда друзья приходили ко мне и слушали самую разнообразную музыку, то всё равно чья-то рука - осознанно или неосознанно - незаметно возвращала иглу проигрывателя на одно и то же место. Мы с замиранием сердца слушали «Не исчезай...». Из более ранних музыкальных впечатлений, связанных с именем Таривердиева, я могу вспомнить, конечно же, «Маленького принца», которого мы все пели самозабвенно. Его было удобно петь, и - что немаловажно - очень удобно играть, хоть на фортепиано, хоть на гитаре. Об авторе музыки никто из нас тогда и не знал. Просто любили ...

. . . И вдруг - «таривердиевщина» ...

Помню, когда я рассказал об этом Валентине Григорьевне Блиновой, она вдруг как-то просто и неожиданно сказала: «А вы - позвоните...» - и тут же из справочника записала мне номер телефона. Мысль о звонке казалась мне абсолютно абсурдной, а сам звонок и общение по телефону с маэстро - совершенно нереальными. А в начале 80-х моя мечта чуть не обернулась явью. Дважды на парковых тропках Дома творчества писателей в Коктебеле судьба свела меня с Микаэлом Таривердиевым и дважды – никакая сила не могла заставить меня вымолвить хоть слово при встрече. Я хорошо помню его – загорелого, недоступного, с серфингом - словно пришедшего с другой планеты…

А в середине 80-х в Горьком на сцене Кремлевского зала с большим успехом прошла его моноопера «Ожидание» на стихи Р.Рождественского. После концерта все были взволнованы, и на этой высокой волне кто-то из организаторов концерта представил Микаэлу Леоновичу меня. Потом тут же, за сценой, мы вместе с ним пили кофе и беседовали о только что прозвучавшей музыке. В общении Микаэл Леонович был очень естественнным. Каждая его шутка, замечание или рассуждение охватывали и сближали каким-то образом даже незнакомых друг с другом людей. Поэтому он как-то вмиг стал центром внимания не только оттого, что являлся подлинным «виновником» этого вечера, а ещё и потому, что с ним было интересно, светло и уютно. Конечно же, ситуация для моего разговора была совершенно не подходящей. Зато после этой встречи я, наконец-таки, решился позвонить, толком не зная, что и как говорить.

Еще несколько лет (!) на неведомой мне планете трубка молчала, и я даже стал спокойно набирать заветные цифры, которые уже выучил наизусть. И вот, в 1989-м году, будучи уже студентом на кафедре композиции Казанской консерватории, я оказался в Москве и набрал знакомый номер. Когда я услышал весенний женский голос, который вежливо попросил меня перезвонить через полчаса, от неожиданности я не успел глотнуть воздуха…Пе - ре - зво - нить! Так значит это - не сон! Это всё - в реальности!

Ровно через полчаса я вновь набрал знакомый номер. Услышав раскатистый голос в трубке, я представился, сказав при этом и об «истоках», подтолкнувших меня к этой волнующей минуте. И здесь началось моё удивление, близкое к потрясению, которое повторялось в дальнейшем при каждой нашей новой встрече. С первой же секунды я почувствовал внимательную и дружелюбную интонацию в голосе. Узнав о том, мой поезд - через несколько часов, Микаэл Леонович, продиктовав свой адрес, назначил встречу через два часа, пояснив при этом, что ждёт доктора. Конечно же, это обстоятельство добавило в мою радость ещё больше смятения. Но с тех пор московская станция метро «Аэропорт» стала для меня самой любимой. Она словно дала мне крылья, и, окрылённый, я не шёл, а летел по тихой улочке Усиевича. Представившись в подъезде дежурному, я попал в старинный лифт и затем, пройдя ещё несколько ступенек на верхний этаж, оказался у стеклянной двери. Сердце моё так колотилось, что дальнейшее помнится, как в дымке. Сначала я увидел в дальнем дверном проеме женский силуэт, потом вдруг стеклянная дверь сама открылась и на негнущихся, ватных ногах я прошёл эти несколько метров, попав в нереальный, фантастический мир! Меня поразило всё: пространство, сочетание старины и современности, а главное, - то приветливое и искреннее отношение, с которым меня здесь встретили. Сама мысль, что Микаэл Леонович так просто беседует с тобой, слегка кружила голову. Но, хорошо помня о том, что здесь только что был доктор, я предполагал, что наш разговор может продлиться от силы несколько минут, но Микаэл Леонович вдруг спросил у меня: «Как Вам удобнее представить Ваши сочинения - на кассете, на катушке или за иструментом?» Он предоставлял возможность выбора, и я подсознательно ощущал это, как моральную поддержку.

Хорошо помню Микаэла Леоновича, уютно и спокойно сидящего в большом кресле с трубкой, помню, как я сыграл своё сочинение на стихи Виктора Сосноры «Ты уходишь». Этот романс был написан давно, но для меня он был очень дорог, т.к. с него началось знакомство с моей будущей женой. Неожиданно во время проигрывания я услышал громкий голос: «Вот это хорошо!» А через мгновение - так же громко: «А эта интонация, как из советской песни! Не годится!» И тут же добавил фразу, которую потом он повторял часто: «Вы можете оставить и так, но я бы сделал по-другому». На ходу импровизируя, выбирая разные варианты, я продолжал играть в поисках этой неуловимой интонации или гармонии, а Микаэл Леонович уже не сидел на диване с трубкой, а взволнованно ходил у меня за спиной, импульсивно и зажигательно бросая реплики: «Вот это уже совсем другое дело!.. »

Потом была баллада, после неё я продолжал играть ещё и ещё ... Время летело. Теперь мне это вспоминается, как дивный сон... Вместо пяти минут, о которых я мечтал, Микаэл Леонович занимался со мной почти до самого отправления поезда. И расставаясь с ним, уходя из этого необыкновенного дома, я вдруг услышал то, о чём я мог бы только мечтать. Микаэл Леонович предложил мне, чтобы я, не стесняясь, звонил и приезжал к нему с новыми работами. И в последнюю секунду сказал, чтобы я позвонил с вокзала, т.к. к нему должен был прийти человек со Всесоюзного радио, с которым он хотел бы меня познакомить для дальнейшего сотрудничества. Какою же щедрою душою надо обладать, чтобы, забыв о своей болезни и отложив свои личные дела, подарить своё время, свой бесценный опыт, свои добрые советы незнакомому человеку!

Обратно к метро я уже не летел, а просто парил. И вовсе не оттого, что меня ждал поезд, просто выйти из этой сказки спокойно было противоестественно. А с вокзала позвонить я всё же успел - тогда и познакомился с музыкальным редактором Дианой Иосифовной Берлин.

Каждая наша встреча в течение шести лет не была похожа одна на другую. Иногда Микаэл Леонович назначал её в Доме кино, где он часто работал. Причём, встречаясь со своими знакомыми или коллегами, всегда представлял меня очень по-доброму и как своего ученика. Так было повсюду: и на работе, и у него дома, когда в него в гости приехал молодой композитор из Польши, и в зале имени Чайковского после исполнения его органной симфонии «Чернобыль». Микаэл Леонович всегда стремился поддержать меня, придать уверенности. С ним было надёжно, но обмануть его надежды и его веру в мои творческие способности было невозможно. Эта вера - не давала мне свернуть с трудного и ответственного композиторского пути. Он сказал мне однажды: «Вы можете писать и другую, например, эстрадную музыку, и даже будете любимы определенной частью слушателей, но знайте, что тогда другая часть от Вас отвернётся».

Мелочей в творчестве для него не существовало. Помню, как в одном из детских хоров были слова «поднять трость», и Микаэл Леонович спросил: «Поднять» … Это как?» Я ответил, что это движение, безусловно, вверх, тогда он снова задал вопрос: «А почему интонация идёт вниз?» Или как-то, слушая с партитурой одну из моих симфонических баллад, Микаэл Леонович как-то вдруг по-детски, радостно воскликнул: «Ну, и хитрый же ударник! Ну, и хитрец! ... » Я спросил, - а что? Оказывается, в конце нескольких тактов он сыграл одну лишнюю восьмую, которой нет в партитуре. Честно говоря, она для меня была не принципиальна, и я её никогда бы и не заметил. Но для Микаэла Леоновича - с его тонким музыкальным слухом и умением прекрасно читать партитуры, повторюсь, мелочей не существовало. В музыке он умел чутко предвидеть, а точнее сказать, предслышать.

Помню, как-то слушая одну из балетных сцен, по первым же звукам Микаэл Леонович, безошибочно предвидя дальнейшее развитие музыки, спросил: «Сейчас у Вас будет фугато?»

«Двадцать страниц партитуры в день - норма работы композитора», - повторял он неоднократно. Так он и сам работал.

Ещё запомнилось, как тщательно, выверяя мельчайшие нюансы, работал он с певцом Алексеем Стрюковым над романсами и балладами, которые мы должны были исполнять на столичной сцене. Порядок исполнения сочинений, их количество - всё это скрупулезно выверялось Микаэлом Леоновичем. Он дарил нам бесценные советы и желал нам удачных выступлений. А однажды мы с Алексеем попали в патовую ситуацию. Нас пригласили выступить в Доме композиторов. В назначенный срок мы приехали, но очень долгое время не могли прослушаться для участия в концерте. Неизвестно, сколько длилась бы эта история, если б о ней вскользь мы не упомянули в разговоре с Микаэлом Леоновичем. Неожиданно для нас он резко встал и быстро прошел в дальнюю комнату, позвонил одному известному композитору, сказав при этом такие слова, которые услышать от него мы не ожидали. Впервые в моей жизни человек такого высокого ранга выступил в защиту меня и моей музыки. Разве можно это забыть? Очень дорожил я теми минутами, когда Микаэл Леонович ставил записи своих последних работ - органные сочинения или вокальный цикл, потрясающе спетый никому тогда не известной певицей, которую он «открыл», посетив один из московских ресторанов. Наверное, так же была им «открыта» много лет назад и Алла Пугачева, исполнившая за кадром все женские песни в фильме Э.Рязанова «Ирония судьбы ...»

Наши уроки проходили разнообразно: и за инструментом, и по аудио- или видеозаписям. К некоторым моментам мы возвращались по нескольку раз. Так, я помню, значительно был изменен и расширен финал балета «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». А однажды Микаэл Леонович показал свои фотоработы, которые меня изумили до крайности! Вкус, гармония, разнообразие, красота! Микаэл Леонович - уникальный композитор фотографии, и я до сих пор не понимаю, почему нет выставок его фоторабот. А может быть, они проводились, и дело просто в моей неосведомлённости... На память о той встрече Микаэл Леонович с женою Верой подарили мне журнал «Экран» с его интервью и его фотоснимками, и ещё один драгоценный для меня подарок авторскую фотографию с дарственной надписью.

Я всегда поражался тому, что в любом состоянии здоровья, при остром дефиците времени – а этот дефицит был постоянным - Микаэл Леонович находил время для наших встреч. Причём, делал это совершенно бескорыстно. У нас был с ним негласный пароль - ждать на автоответчике четырнадцатого гудка, только после этого он поднимал трубку.

Я очень любил слушать Микаэла Леоновича. В беседах он с болью говорил о том, как страшно, когда кто-то на улицах стреляет и взрывает вокзалы с людьми. Но ещё страшнее, что мы, люди, начинаем к этому привыкать и от этого становимся равнодушными. И что все катаклизмы, ужасы и гримасы нашей действительности должны быть отражены в прессе, на радио и телевидении. Но не в искусстве. Искусство дано нам для очищения, гармонии и красоты. Прекрасный и незабываемый этический урок Художника!

Этот урок я буду помнить всегда.

И теперь тот далекий день, когда я услышал о «таривердиевщине» в моей музыке, я вспоминаю с благодарностью. Поистине, то была счастливая «ирония моей судьбы» ...

С.Я. Терханов