У каждого человека – своя история, и строки жизни пишутся по-своему. Наверное, именно в этом удивительном, невероятно закрученном сплетении самых разных судеб и событий и складывается, постоянно изменяющаяся мозаика нашей жизни и того времени, которое отведено нам Богом вместе пережить. Признаться, до последнего момента я не был в полной мере убежден в том, что необходимо перенести пережитое мною на бумагу. Писать о себе самому, мне кажется, не всегда удобно, а порой даже нескромно. И все же, отправной точкой для меня послужило то, что уже довольно длительное время – не один год, – друзья, коллеги, и просто знакомые, кто – прямо, а кто – косвенно, советовали и настаивали, чтобы я попытался собрать свои воспоминания и впечатления от интересных встреч на страницах книги. Это, пожалуй, – во-первых.

Еще одной причиной, «вдохновившей» меня на этот шаг, можно назвать ежегодные, в некотором смысле ставшие уже даже «традицией», встречи со студентами Мордовского педагогического института, которые по заданию своих педагогов каждый раз в пору «бабьего лета» с неувядающим постоянством приходят ко мне с вопросами – «о жизни и творчестве». Иногда эти встречи бывают даже забавными. Появляются те, кто никогда не слышал ни одной моей ноты, и мы со стартовой позиции начинаем открывать и узнавать друг друга. На юных лицах был виден неподдельный, самый искренний и живой интерес…

В-третьих, (хоть это удается и не часто), мне и самому доставляет настоящее удовольствие перечитывать мемуарную литературу. Для меня это словно уютная отдушина. Всегда потрясает и волнует прикосновение к первоистоку и даже в какой-то мере - своей сопричастности к нему. К этому можно добавить ещё и то, что некоторые печатные публикации даже при самом доброжелательном отношении ко мне, подчас содержат иной тон, расставляют иные акценты, а для меня всегда чрезвычайно важна своя интонация. И в жизни, и в музыке…

Наконец, для меня эти записи, быть может, едва ли не единственная возможность как-то сохранить и пусть хотя бы ненадолго продлить земную жизнь дорогих мне имён, встреч и минут. И, наверное, каждому из нас интересно и важно осознать себя на определённом жизненном рубеже.

Мне кажется, что каждый, кто решается рассказать о своей жизни, испытывает ощущение, будто стоит перед огромной высокой горой, вершиной своею уходящей за облака. Как покорить эту необъятную высоту прожитых лет? Конечно же, многие тропинки воспоминаний могут стереться в памяти, завести в тупик, да и просто где-то затеряться… На память приходит пятистишие рано ушедшего из жизни двадцатилетнего бурятского поэта Намжила Нимбуева:

Что склонился и затих я
Перед чистым
Листком бумаги,
Словно жизнь разрешили
Заново начать…

Традиционно автобиографии пишутся в хронологическом порядке: от прошлого к настоящему. А мне очень понравились и запомнились воспоминания остроумного и любимого мною актёра Александра Ширвиндта, с присущей ему иронией, рассказавшего о своей жизни, начиная с последних, свежих событий, и завершая моментом своего рождения. У меня же годы детства оставили в памяти такой ярчайший след, что я, скорее, хуже помню, что со мною было вчера и позавчера, поэтому буду традиционен.

Нередко меня спрашивают, как я пришел в Музыку, и вообще, как получилось то, что именно Музыка стала главной в судьбе и, по сути, определила мой жизненный путь. И как невозможно вернуть детские ощущения в пору зрелости, так, наверное, в высшей степени, трудно найти ту грань, тот момент, когда Музыка вошла в мою жизнь и повела за собой. Со мною это все произошло скорее на бессознательном уровне, хотя я уже был в достаточно сознательном возрасте, а именно – в средней группе детского сада №33 Автозаводского района города Горького, что находится напротив дома №5 по улице Краснодонцев. Я запомнил песенку про лошадку, которую пел на каком-то утреннике:

Скачут, скачут две лошадки – скок, скок, скок,
Мчатся, мчатся без оглядки – цок, цок, цок.

А может, это было и наоборот: «цок, цок, цок» и «скок, скок, скок» … Помню, как Колька Мещеряков из нашей группы пел очень громко и уж больно фальшиво, а я стоял рядом и прицокивал языком, изображая лошадку. Потом ему подарили за это какие-то конфеты, а главное (!) - шоколадную медальку, ну, а я – цокающая трудовая лошадка, был, увы, забыт и остался без вкусной медальки. И мне, помнится было обидно и грустно. Зато на одном из следующих праздников петь частушки поручили уже мне. Пожалуй, это и можно считать началом моих концертных выступлений, а наградой стала тогда долгожданная шоколадная медалька. И получается, что именно любовь к сладкому и привела меня в Музыку.

А еще с самого раннего детства мне очень нравились разные состязания и игры. Никакими сладостями мира нельзя было оторвать меня от радиоприёмника «Нива», если оттуда вдруг раздавались волнующие до сих пор, всегда предвкушающие что-то интересное, захватывающие звуки футбольного блантеровского марша, и легендарный комментатор Вадим Сенявский начинал свой репортаж об очередном матче. А какие картины рисовало детское воображение, когда он рассказывал о чудесах, которые творил в хоккейных воротах знаменитый канадский вратарь Сэт Мартин!

Помню, как Толик Титов, который был чуть постарше, учил нас, малышей, играть в настольный теннис и всегда обыгрывал «под баранку», «всухую», со счетом 6:0. Бегал в догонялки с мальчишками по тёплым лужам под летним дождиком и очень любил, когда из брызг вдруг появлялись лучики радуги. А еще гонял по нашему Седьмому кварталу на трехколесном велосипеде и даже был чемпионом двора, хотя, стыдно признаться, но на двухколеске, которую я просил и канючил у родителей (а они ее так и не купили, а купили себе машину «Волга»), я так и не научился ездить. Правда, забегая чуть вперед, скажу, что уже будучи студентом музыкального училища, то есть довольно взрослым, со мною произошел один анекдотический случай, и я прокатился-таки на двухколесном велосипеде.

А дело было на Украине. Приехали мы как-то в украинскую деревню к родственникам, которых прежде никогда и не видели, а только знали об их существовании. Почему-то запомнились аисты на телеграфных столбах по дороге к этой заброшенной деревушке, стоящей на берегу маленькой речушки Ориль. Познакомившись с родными, взрослые остались в доме, а меня попросили позвать с фермы (она находилась в конце деревни, за околицей) старую бабушку – тоже нашу родственницу, работавшую там дояркой. Мне сказали ее имя и, чтобы ускорить процесс, предложили взять велосипед, а я от неловкости и растерянности постеснялся сказать, что не умею на нем ездить. А дело было к вечерней дойке. С непривычным, новым ощущением я повез велосипед, оказавшийся довольно тяжелым, рядом с собою какими-то задворками, за домами, и только убедившись, что рядом никого нет, сделал несколько попыток проехать. Попытки оказались неудачными, и я, весь запыленный, поцарапанный и в ссадинах, так и провёз, сопровождая своего не укрощённого «коня» через всю деревню до самой фермы. Дойдя до места, позвал бабушку - не помню уже ее имени. Навстречу вышла довольно крепкая старушка, которой и не дашь её 70 с хвостиком. Представившись, я объяснил, что приехали мы, родственники- горьковчане, и дома, за столом, все её очень ждут. Удивившись и обрадовавшись, она сразу же дала задание своей напарнице, и мы направились в обратный путь – «до хаты». Вот тут-то и началось самое любопытное, а для меня – страшно-кошмарное. Видимо, бабка думала (и это было бы справедливо), что я подвезу ее на велосипеде, но я сказал, что хочу пройтись и поглядеть деревню, на что она ответила: «Давай тогда я поеду, а ты уж лучше садись-ка на заднее сидение, так выйдет быстрее!». Дома нас, безусловно, все уже заждались, и довода для отказа я просто не нашел. И таким образом, единственный раз в жизни, при 75-летней рулевой бабке проехал я сзади на багажнике, по сумеречной украинской деревне на двухколёске, о которой так вожделенно мечтал с детства. Только радости, увы, мне это не принесло.

Но, конечно же, самой непреходящей страстью всегда был и остаётся для меня футбол. Почему-то запомнилось, как мы вдвоем с Игорем Журавлевым – нашим Гошей – противостояли в футбольных поединках чуть ли не всем мальчишкам своей детсадовской группы. Мне нравилось обводить соперников, убегать от них и, конечно же, забивать голы. Вообще, слово «Гол!!!» до сих пор отзывается во мне волнением, потому что навсегда я запомнил гул хоккейного стадиона «Торпедо», находящегося в двух остановках от нашего дома. Когда торпедовские хоккеисты забивали шайбу в ворота соперников, можно было смело отключать звук телевизора, по которому шла прямая трансляция матча, потому что, над всем Автозаводским районом летел победный гулкий клич: «Го-о-о-л!!!».

У всех нас в детстве были спортивные кумиры. Помню, как на телеэкране я увидел тренировку знаменитого боксера Валерия Попенченко. Развивая реакцию, он на полной скорости бежал, ловко уворачиваясь от веток деревьев на своем пути. Сколько же было тогда у нас, мальчишек, царапин на лицах после подобных «тренировок»! А к тому же ещё я где-то вычитал о тренировочных упражнениях любимого мною футболиста тбилисского «Динамо» Михаила Месхи, (его знаменитый «финт» я долго отрабатывал), который для развития координации бегал, повторяя замысловатые движения бабочек и куриц. И каждое лето, когда я приезжал к бабушке Соне на Украину, в село Вольное, бабочкам-капустницам, летающим над баштаном, – где росли кавуны (арбузы), дыни, тыквы, и бабушкиным курам скучать, ох, как не приходилось!

Так до сих пор и живут во мне эти две привязанности – Музыка и Спорт.

Однажды, в неурочный час, в детский сад вдруг пришла мама и быстро-быстро за руку повела меня домой, я даже не понял, почему она так спешит. Дома, на бледном экране телевизора я увидел чьё-то лицо- то ли в белой панамке, то ли в спортивной водной шапочке, как мне показалось, а мама тогда сказала: «Смотри, сынок, это Юрий Гагарин полетел в космос!». Поразительно, но детская память сохранила этот светлый миг.

А еще иногда, шутя, родители припоминали мне давний детсадовский случай, когда я принес домой здоровенный, тяжеленный кирпич, который мне подарила первая красавица нашей группы Ира Балихина. Уж и не знаю, за какие такие заслуги, но вместе с упомянутой шоколадной медалькой, получается, что это был, пожалуй, второй подарок в моей жизни. Вообще-то, Ира Балихина стала моей второй любовью, а сначала мне больше всех в группе нравилась Наташка Пафнутьева, но просто однажды на новогоднем утреннике она выступила в роли лисички, которая все время вредила Снегурочке (Ире Балихиной), мешая всем дружно встречать Новый год. Конечно же, после этого я ее сразу разлюбил и полюбил Снегурку…

Однако, безусловно, не только музыка и спорт помогали мне постепенно взрослеть, познавая разные стороны жизни. Навсегда высочайшим и дорогим примером для меня останутся мои родители и их бережное отношение друг к другу. Оба они металлурги, учились в автомеханическом техникума в Днепропетровске, и в 1948 году - с первым послевоенном выпуском - по распределению приехали на Горьковский автомобильный завод. Думали – ненадолго, а оказалось – навсегда.

Отец – Яков Федорович – прошел путь от мастера производственного участка до начальника литейного цеха №1. Я ещё был совсем маленьким, но хорошо помню, как рано-рано утром уходили родители на работу под низкий звук заводского гудка. Бывало, отец по нескольку дней не приходил домой, не выходя из горячего цеха, особенно, если случались ЧП. Запомнилось, как однажды он вернулся после смены с ожогом на шее – следом от раскаленного металла, и как мы с мамой тогда за него волновались.

Мама - Евдокия Павловна, сибирячка, с увлечением работала инженером-технологом в третьем литейном цехе и внесла много ценных рационалистических предложений. Совместный родительский трудовой стаж на ГАЗе получился более века – 103 года. Неоднократно они награждались самыми разными грамотами и дипломами, а отец стал Заслуженным автозаводцем.

А встретились родители случайно на первомайской демонстрации, и больше не разлучались. Через полгода – 4 декабря 1951 года – они расписались, а через три года родился я.

Вообще-то я ужасно мечтал о маленькой сестренке, и мы с родителями даже ходили в наш скверик выбирать на клумбе самый лучший и красивый цветок, из которого она должна была появиться. Я облазил, наверное, все клумбы с бархатистыми «майорами», петуньями и анютиными глазками в поисках заветного цветка. И вот, представьте: после всех этих моих трудов и стараний мама из окна третьего этажа роддома вдруг показала нам с папой два то ли свёртка, то ли кулька, сказав при этом: «Вот, Сережа, это твои братишки-двойняшки!» Я был сильно удивлен и даже не знал, то ли радоваться, то ли нет. Но папа с мамой очень радовались, и я стал радоваться тоже. Конечно же, я полюбил своих братишек, помогал маме ухаживать за ними, правда, мы с папой их часто путали, а мама только улыбалась. Как-то воспитательница в детском саду спросила у меня, как мы назвали малышей, и я сказал: «Одного – Саша, а другого… – Шурик». Она почему-то долго смеялась, а я не мог понять из-за чего. Ведь действительно, эти имена часто звучали в нашем доме, а имя Женя у меня тогда просто вдруг вылетело из памяти.

Вскоре после рождения братьев мы переехали в двухкомнатную «хрущёвку», построенную прямо напротив нашего старого дома. Мне нравилось чуть ли не в рифму называть свой адрес: «Дом 4, квартира 44». Помню, как с папой мы ездили в близлежащий поселок Доскино покупать саженцы вишнёвых и сливовых деревьев, а из леса привезли тонкие, как прутики, березки и вместе с кустами чёрной смородины посадили их под окном в палисаднике. Мы жили на первом этаже, и больше всего мне нравилось по вечерам прямо из шланга поливать деревья и цветы из кухонного окошка. Именно с тех пор я так полюбил запах ночных фиалок, который всегда будет напоминать мне о детстве. А приезжая в родной город сейчас, проходя по двору мимо таких знакомых окон, я вижу на них, увы, решётки. Вишни и сливы давно кто-то спилил, и только крепкие, толстые стволы берёз с мощными раскидистыми ветвями уверенно устремились ввысь, уже давно обогнав по росту нашу старенькую пятиэтажку. Иногда я подхожу к этим берёзам, дотрагиваюсь до них, ведь я помню их детство, а они – моё…

Когда я вспоминаю наш двор своего школьного детства, мне сразу представляется тот особый уголок, то особое пространство, в котором во время наших ребячьих игр и битв разгорались, порой, ох, нешуточные страсти, где места хватало и для радости, и для слёз. И в этой общей атмосфере нашего двора мы знали, как нам тогда казалось, друг про друга почти все. Дело в том, что наш четвёртый дом стоял буквой «Г» с домом №2, а с третьей стороны, торцом, примыкала стена соседнего здания: получался почти прямоугольник, в котором отчётливо, гулко и звонко раздавались удары по мячу во время футбольных баталий. И заслышав этот зовущий, волнующий звук, мальчишки, позабыв про несделанные уроки, вылетали из своих подъездов во двор – футбольный «царь» – тугой надутый мяч – никого не ждал!.. А ещё часто в это прямоугольное пространство вплетался чей-то взрослый голос – зовущий с балкона на весь квартал кого-то из нас «обедать» или «ужинать».

А каждое утро, в любую погоду под окнами раздавался неестественно высокий голос молочницы, которая то ли выговаривала, то ли выпевала: «Молоко-о! Кефи-ир!! Сыро-о-чки!!!... Молоко-о! Кефи-ир!! Сыро-о-чки!!!» Сырочки, конечно, я всегда любил, но вставать в шесть утра и идти за ними, ох, как не хотелось!

В середине 60-х годов почти к самому нашему подъезду на тележке привозили серые деревянные ящики с хлебом. Родители давали мне талончики, и я с гордостью нёс (словно добытчик!) домой одну ржаную и одну пшеничную - вкусно пахнущие буханки.

Изредка у нас во дворе появлялся старенький точильщик ножей. Он всегда приходил со своим инструментом и каким-то тусклым, минорно-сиплым голосом с ударением на первый слог покрикивал: «То-о-чим ножи, ножницы…». Дальше, уже на выдохе, он бормотал что-то не совсем внятное, а потому для меня навсегда осталось загадкой – что же ещё он точил? Ребятне нравилось наблюдать, как он, приведя ногой в движение свой нехитрый механизм с брусками, точил ножик, а в стороны, сопровождаемые скрежетом и звоном, летели в разные стороны сверкающие искры. А прекрасная акустика нашего двора в равной степени одинаково доносила до каждого окна и этот весёлый жужжащий перезвон точащихся ножей, и не самый громкий, призывающий рекламный зов старика-точильщика. Кто знает, может быть, именно эти моменты воплотились в одном из моих романсов на стихи Юрия Левитанского – «Воспоминание о шарманке»:

«В высоком и тесном дворе,
Как в глубоком колодце,
На дне появлялся шарманщик,
Появлялась шарманка,
Появлялся мотивчик,
Наивный и грустный…»

Отец тогда ра­ботал в две смены. Вместе с мамой они няньчились с братишками по очереди, передавая воспитательную «вахту» друг другу в пересменок. Правда, вспоминается, недолгое время в нашем доме была няня – деревенская девушка Маша. Она казалась мне большой, голос у нее был низкий-низкий. По возможности я помогал ей следить за своими братишками, и мы гуляли все вместе. Иногда, когда она случайно разбивала что-то из посуды, то просила меня взять вину на себя. Мне не хотелось, чтобы мама ругала няню, и я краснел – сначала не смея отказать Маше, а потом, обманывая маму.

Моим любимым и самым долгожданным праздником был Новый год – с запахом елки, с новогодними игрушками, по которым за год успевал соскучиться. Такой знакомой на ощупь мне казалась прошлогодняя вата, с запутавшимися в ней елочными иголками предыдущих праздников. Все мы, с папой во главе, наряжали новогоднюю красавицу, и вместо снега подкладывали эту вату на крестовину под елку. А вот предновогодние дни 1964 года запомнились мне еще и тем, что однажды, когда я уже укладывался спать, папа с мамой подошли ко мне и сказали: «Сережа, а у нас сюрприз! Мы ведь машину купили!». «Волга» ГАЗ-21 по тем временам была пределом мечтаний многих, а я и вовсе о ней не мечтал, потому что, как уже упоминал, бредил тогда двухколесным велосипедом «Орленок» или «Школьник».

Мне нравилась наша машина светло-дымчатого цвета, а особенно нравился ее номер: 53-91 ГОЛ. Когда мы ездили в другие города, нередко мальчишки вдогонку с радостным удивлением кричали нам вслед: «Гол!» И мне было это радостно слышать. Отец очень бережно относился к автомобилю, а мы всей семьей всячески ему помогали: то колесо подкачать, то мокрой замшевой тряпкой стереть грязь, то помочь с домкратом. Верхом нашего детского счастья было то, когда в каком-нибудь поле отец разрешал нам посидеть за рулем. Как же при этом волновалась мама! Кстати, учеба для меня не прошла даром, и однажды неожиданно для себя мне пришлось применить свои маленькие шофёрские познания на практике. Возвращаясь как-то из дальней поездки домой, мы стали подыскивать место для ночлега, и отец, остановив машину на дорожном склоне, вышел на поиски. Уже заметно темнело, и мы все почти засыпали от усталости. Вдруг я услышал тихий, но взволнованный голос матери: «Кажется, мы едем…». Она повторила это несколько раз, повышая от волнения голос. Отец в сумерках скрылся где-то уже далеко, мальчишки спали. Я помню только, что машина, бесшумно набирая ход, покатилась под гору в кювет. Вскочив с заднего сиденья и перегнувшись через кресло водителя, я успел потянуть на себя ручной тормоз. Машина резко встала, а отец тогда назвал меня молодцом. В душе я был горд.

Сколько радостных поездок, впечатлений, встреч связано было именно с путешествиями! В те годы в Крыму еще можно было свободно подъезжать к самому берегу моря, не было никаких ограничений и платных автостоянок. Такие же, как мы, путешественники, жили «дикарями» и радовались счастью бытия. Было все: яркие звезды, костры, песни в ночи, рыбалки, походы по склонам гор… Однажды на Азовском море мне удалось даже поймать руками камбалу, а вот Инкермановская бухта, что под Севастополем, запомнилась не только ракушками, которые мы, ныряя, доставали со дна, но и очень своеобразной рыбалкой: забрасываешь удочку с несколькими крючками – и чуть ли не каждый раз на нижний крючок ловится бычок, а на верхний – красивая кефалинка с симпатичной чёрной точкой на серебряной чешуйке, так, по две – три рыбёшки мы вытаскивали вмиг. А на Днепре и впадающей в него Самаре я очень пристрастился ловить на удочку бубырей, больше они мне нигде не попадались, и даже названия такого рыбаки не слышали. А иногда мальчишеской гурьбой мы чуть ли не по самые брови залазили в зацветшие, пропахшие водорослями, небольшие днепровские затоны и, встав в рядок, из мутно – зеленоватой воды просто руками вытаскивали на берег мягкую илистую тину с запутавшимися в ней рыбёшками, ракушками, а порою и пиявками. В пылу азарта и пиявки, и «море» были нам в прямом и переносном смысле «по колено».

Но почему-то, на красивом черноморском побережье во время наших семейных путешествий, временами на меня накатывала такая неведомая тоска. Я тогда не мог ясно понять и выразить, почему так происходит. Только помню, как неодолимо влекло меня к ровесникам, собиравшимся компаниями у костров неподалеку от нас. Там звучала гитара, радостный смех… Подойти к ним я почему – то до крайности стеснялся. Может быть, именно тогда я начинал взрослеть…

Вдоль и поперек исколесили мы и нашу Горьковскую область. Знали, где растут белые грибы, где маслята с груздями, а где клюква с черникой; попадались нам и лисицы с зайцами, а однажды даже встретился огромный лось, но из машины мы тогда выйти не решились. Победно посмотрев на нас, он не спеша и гордо удалился.

Не знаю почему, но так сложилось, что наш дом стал своего рода штаб-квартирой всех однокурсников родителей. Мне нравилось, когда они собирались у нас и вместе пели свои мелодичные родные песни, а я им тихонечко подпевал, подстраиваясь в многоголосный хор. И отец, и мать замечательно пели, а ещё я видел фото, где отец играет на баяне.

Сейчас для меня и самого не совсем понятно, каким образом мне удавалось находить и ставить на патефон именно ту пластинку, которую просили старшие – ведь я читать тогда не умел. Мне кажется, я до сих пор помню запах тех пластинок - на 78 оборотов минуту- с названиями песен: «Рiдна матi моя», «Дiвчiна моя Переяславна», «Тот, кто рожден был у моря» … а особенно мне нравилась гибкая пластинка, на которой был изображен пейзаж моря, а на переднем плане – скульптура оленя. Ее прислал из Ялты родной брат отца – дядя Ваня, когда мне было чуть больше двух лет. Это было звуковое письмо, которое я помню наизусть до сих пор:

Здравствуйте, дорогие мои братик Яша, сестричка Дуся и племянник Сержик! Сейчас я отдыхаю в Крыму и хочу вам напомнить о себе. Дорогой Сержик, я хочу, чтобы ты слушался папу, маму и не забывал своего дядю Ваню. Мне хочется, чтобы ты стал музыкантом, а эта красивая мелодия пусть всегда напоминает обо мне.

Это письмо было записано на музыку «Полонеза» Огиньского. И когда в последний день жизни отца дядя Ваня с Украины приезжал к нам, мы отыскали и прослушали эту пластинку, которая ужасно шипела, а потом я на пианино сыграл этот «Полонез», и дядя Ваня с моей мамой не сдерживали слез... Возможно, и это письмо стало одним из импульсов в моей музыкальной судьбе. Конечно же, о родительском доме можно говорить бесконечно, потому что и отец, и мать были и есть для меня той гаванью, которая всегда оберегала меня.

До семи лет, то есть до школы, мы жили в трехкомнатной коммунальной квартире на три семьи. Одних соседей я совсем не помню, а вот бабусю-Марусю и деда Васю Шукшиных не забуду никогда. Это были простые, очень добрые и небогатые люди, которые любили меня, и я своим детским мальчишеским сердцем тянулся к ним всегда. Конечно же, я был в квартире самый маленький, и они, случалось, баловали меня. Я ужасно любил соленые огурцы и помидоры, а мама мне их почему-то запрещала есть, и вот, потихонечку, украдкой, бабуся давала мне любимое лакомство, говоря: «Ешь скорее!..». Ну, как не любить такую бабусю-Марусю? А еще у них были две дочери: старшая – Таня и помладше – Лида. Они были на несколько лет меня старше, и это, порой, отражалось на мне следующим образом. Приходя в холодный зимний день с улицы домой, отморозив руки - ноги, мы укладывались на кушетку, пристраиваясь поближе к батарее и отогревались. Была у нас игра: кто первым отдернет ноги от батареи – тот для всех поёт песню. А она была, ну просто - огонь! Я-то по детской доверчивости не понимал, что они не дотрагивались, а только делали вид, и честно прикасался к раскаленной батарее с криком: «Ой!», на что они тут же, посмеиваясь, говорили: «Опять твоя очередь - пой!». Так, каждый раз, вне очереди, я и учился петь их девчачий репертуар: «Вот кто-то с горочки спустился», «Эх, Волга-речка, не болит ли сердечко?», «Куда ведёшь, тропинка милая?» …

Когда мне исполнилось 7 лет, мама очень хотела, чтобы я пошёл учиться в 36-ую математическую школу, – добротное серое здание которой виднелось из нашего окна. И дело шло к этому, потому что одновременно я стал поступать в музыкальную школу №1, входная дверь которой находилась прямо под окном нашей квартиры, – а жили мы тогда уже на втором этаже. Сам я очень хотел научиться играть на скрипке. Почему? Да потому, что мне очень нравился мальчик-скрипач из кинофильма «Слепой музыкант» по одноименной повести В.Короленко. Я очень сочувствовал ему, когда, во время своей первой встречи с незнакомой девочкой, он хотел познакомиться и прикоснулся пальцами к ее лицу, чтобы узнать – кто она, какая она, а незнакомка, испугавшись и не поняв его, вдруг убежала прочь. Каждый раз, по-мальчишески, я очень сопереживал слепому музыканту,- ведь он для меня был просто кумиром. Сердце моё сжималось от жалости, когда я видел эти кадры фильма. Мне очень хотелось научиться так же здорово играть на скрипке, как и он. Дело в том, что в детском саду нам на пианино играли две «тетеньки», и я был абсолютно убеждён тогда, что это не мальчишеский инструмент.

Когда я сдавал вступительный экзамен в музыкальную школу и пропел все задания, комиссия, отметив мой высокий голос, порекомендовала родителям отвезти меня в Горьковскую детскую хоровую капеллу мальчиков, где был объявлен конкурс о приеме. Капелла находилась в нагорной части города, а это - целый час езды от нашего дома, из заречной части. Но родители без раздумий дали согласие. Конечно же, ни про какую капеллу я ничего не слышал и не знал, помню только, когда меня привезли на первый тур, в коридоре было очень много моих ровесников-мальчишек. Трижды приезжали экзаменоваться, и в итоге мне удалось, несмотря на большой конкурс, успешно пройти все три тура. А еще запомнилось, как на третьем туре в зал, где сидела приемная комиссия, я вошёл, держась за живот, который ужасно вдруг разболелся. За инструментом сидел седой учитель, а рядом – такая же седая бабушка. Они ободряюще спросили, люблю ли я музыку и что буду петь. Разогнувшись, я выдал что-то из своего «девчачьего» репертуара, потому что из песни «Во поле береза стояла», которую меня попросили спеть, знал только один первый куплет. И что удивительно, когда я закончил петь, боль в животе куда-то пропала. На всю жизнь мне запомнились слова замечательного педагога по вокалу – а она и была той «бабушкой» – Веры Степановны Славянской: «Когда тебе будет больно, всегда пой». Так я вошел в мир профессиональной музыки…

В первый класс нас отобрали 18 мальчишек. Невероятно, но среди нас было чуть ли не с десяток Сереж. Наверное, «виною» тому стал популярный в 50-е годы фильм под названием «Сережа», получивший даже приз на одном из международных кинофестивалей. Одной из центральных, запоминающихся сцен этого фильма была та, в которой взрослый «дядя» очень долго и настойчиво предлагает конфету маленькому герою фильма – Сереже, а тот так же долго, стесняясь, отказывается и не берет ее, говоря: «Спасибо, спасибо, не надо». Когда же взрослый все-таки настоял на своем, мальчишка, немного растерявшись, сияя от счастья, от души говорил своё искреннее детское «спасибо». Но, развернув при всех собравшихся гостях конфетку, он вдруг увидел, что фантик пуст… Долго смеялся «дядя», радуясь своей «остроумной» шутке, а опешивший мальчуган, глядя на него, только и смог спросить: «Дядя… Вы дурак?» Под таким заголовком затем выходили статьи во многих зарубежных газетах, ставя общечеловеческие нравственные проблемы… Быть может, именно этому Сереже «обязана» своим именем добрая половина нашего класса? Впрочем, чуть позже, после первого полета в космос Юрия Гагарина, у нас в стране появилось целое поколение Юр.

Так я стал капелланом. Целых 8 лет учился и жил в Хоровой капелле, а параллельно занимался в старенькой общеобразовательной школе №9. Я безмерно благодарен родной Капелле, потому что именно она сформировала почти всё в моей дальнейшей жизни. А тогда, конечно же, я не мог даже и предположить своего будущего. Ребёнку осознать и понять, что для него значит Капелла было просто невозможно в то безмятежное, интересное время, которого мы, казалось, не замечали. И лишь спустя годы в полной мере начинаешь понимать, что я тогда оказался под счастливой звездой. Спасибо целой цепочке случайных, а на самом деле – вовсе не случайных обстоятельств: что в детском саду именно мне довелось спеть частушки; что при поступлении в «музыкалку» я попал именно к тем людям, которые направили меня учиться в Капеллу… Эта цепочка событий и, конечно же, упомянутая отчаянная любовь к шоколаду, так и привели меня в дорогие стены Капеллы, ставшей для меня родным домом. Подобных хоровых капелл мальчиков в то время в СССР было всего три – в Москве, Ленинграде и Горьком. Причём, знаменательно, что Московская капелла тоже находится на Грузинской улице, как и наша.

Горьковская хоровая капелла мальчиков была создана в 1946 году, сразу после Великой Отечественной войны, и в ней были собраны одарённые дети-сироты, беспризорники или же дети из очень малоимущих семей. А организатором, душой и первым директором Капеллы был талантливый музыкант, чуткий человек, неравнодушный к поломанным мальчишеским судьбам в сложные послевоенные годы, Василий Павлович Малышев. Человек, конечно, был удивительнейшей широты душевной, он знал не только каждого мальчишку, но и судьбу каждой семьи, причём, помнил поимённо всех – не только своих воспитанников, но и их родителей, и даже родственников. Я не застал его в качестве директора (с 1960 года по состоянию здоровья он оставил работу, а я поступил в капеллу в 1961), но иногда он приходил в родные пенаты на репетиции, и под его руководством мы выступали на отдельных концертах.

По воспоминаниям старших выпускников, если кто-то ненароком фальшивил, самое страшное, что мог он сказать своим сиплым, тихим голосом было слово: «Са-пог!..» Скромность и благородство его невозможно переоценить. Бескорыстный воспитатель юных душ, Василий Павлович не имел никаких официальных званий. Сама Капелла и верность капеллан его имени стали живым памятником основателю «мужского хорового братства».

Когда я заканчивал 8-й класс нашей Капеллы, все мы пережили две тяжёлые утраты: сначала ушёл из жизни мой учитель по классу скрипки Виктор Осипович Иванов, а вслед за ним и Василий Павлович Малышев. Помню светлые весенние дни перед нашими выпускными экзаменами и то, как в здании старой филармонии с прекрасной акустикой, где мы так любили выступать, на сцене стоял гроб - в цветах и венках,- мы прощались с Василием Павловичем. Он завещал спеть для него «Соловушко» П.Чайковского:

Улетал соловушко далёко
Во чужую теплую сторонку…
запевали мы высокими голосами и хор траурно вторил:
Вы простите, люди добрые,
Улететь пора моя настала…
Я впервые так близко видел смерть человека, которого знал при жизни…

Достойным преемником В.П.Малышева стал один из первых выпускников капеллы - Лев Константинович Сивухин, с 1952 года – хормейстер, а с 1961 – бессменный художественный руководитель коллектива.

Невольно ловлю себя на мысли: до чего же стремительно летит время! Но это время почему-то никогда не замечалось, когда из года в год мы видели на сцене стройного, обаятельного, всегда очень собранного и выразительного Сивухина - дирижера. Наверное, просто так устроена наша память, что всё, что происходит с нами в детстве, остаётся на всю жизнь главным, определяющим. Именно через детские годы, когда мы, первоклашки, впервые соприкоснулись с серьезной музыкой и пришли в Капеллу мальчиков учиться петь и понимать, что мы поем, – именно в те, уже такие далёкие годы, познакомившись с нашим первым учителем и руководителем хора, возникло чувство мальчишеской привязанности и полного доверия к нему.

Если говорить о том главном, что, на мой взгляд, определяет личность Л.Сивухина, это – редкая музыкальность, нескончаемое трудолюбие и высокая степень ответственности. Он всегда был в поиске, всегда – среди людей и событий. Ни одно крупное мероприятие в общественной и культурной жизни г. Горького - Нижнего не обходилось без заметного участия «поющего мужского братства». Это и Международный фестиваль имени А.Д.Сахарова, и хоровой абонемент, и участие в концертах и оперных спектаклях, и тесное сотрудничество с филармонией, и постоянные творческие встречи с самыми разными людьми. Не случайно, Лев Константинович был удостоен высокого звания - Почетный гражданин Нижнего Новгорода. Авторитетнейший в музыкальном мире профессор В.Соколов называл его одним из самых видных деятелей хоровой культуры современности.

...Была прекрасная традиция, когда мы, мальчишки различных поколений, ежегодно 9 мая, в праздник Великой Победы, счастливо совпавший с днём рождения нашего руководителя, сразу после выступления хора у Вечного Огня, все, как один, съезжались в Зелёный город. Еще мальчишками каждое лето мы отдыхали там - на капеллановской даче. Сейчас у Капеллы этой дачи нет, но осталась дорогая и любимая поляна, куда мы приезжали поиграть, как уже стало поговор­кой, «на поляну - в футболяну!». Не знаю, как можно этому листку бумаги передать драгоценность минут тех незабываемых встреч!.. Когда притихшие, удивлённые сосны, ели да березы восхищенно слушали наше – идущее от сердца – многоголосие; когда все мы вдруг на миг вновь или почти становились детьми. Эти ни с чем несравнимые запахи леса и родные лица возвращали всех нас в счастливую пору детства... Как хотелось бы длить и длить эту добрую традицию!..

У каждого из мальчишек - капеллан, я думаю, есть незримая нить, связывающая нас со Львом Константиновичем. Есть она и у меня. Ещё будучи студентом, я работал, правда недолго, у него концертмейстером; а на Горьковском телевидении с ним вместе создавали телепередачу «Сто друзей у песенки» для дошкольников. Он дирижировал, а я делал оркестровки и с музыкантами аккомпанировал малышам. Помню, как он говорил, что дети до пяти лет, как губка, впитывают все музыкальные краски, и очень важно, чтобы всё это они услышали, как можно раньше. Главное – не опоздать. И мне особенно радостно сознавать, что, спустя десятки лет именно мой ученик – Вася Никитин – по зову своего неравнодушного сердца – подхватил - через года - эту эстафету и продлил творческую жизнь столь благородного начинания, воссоздав Фестиваль музыки для дошкольников под названием «Поющие капельки». Нити, связывающие меня с именем Льва Константиновича, возникают спонтанно и порою напоминают о себе в самых неожиданных обстоятельствах, но от этого не становятся менее дорогими.

Он умер во время антракта концерта в своем рабочем кабинете в Капелле, ставшей к тому времени Нижегородским хоровым училищем. Его смерть потрясла всех и выявила еще глубже и явственнее, что значил этот Человек для духовной культуры Нижнего, России и для каждого из нас. Вскоре после прощания с нашим учителем в журнале «Музыкальная академия» вышла моя небольшая заметка, сохранившая драматичность и боль тех трагических дней. Я не буду ничего менять в ней, чтобы по возможности максимально сохранить ту горечь декабря…