Борис Николаевич Трубин

Есть в моей жизни человек, о котором мне писать неимоверно сложно. Конечно же, не потому, что нечего сказать, а как раз, наоборот, сколько бы и что о нём не было бы сказано или написано, всё равно не сумеет даже далёким эхом отразить красоту и уникальный масштаб его личности. Он прост и доброжелателен в общении. Ясен и одновременно бесконечен, словно удаляющийся горизонт. Он всегда среди людей, но это не приближает к разгадке тайны его неповторимого обаяния. Присущие ему естественность, гармония с самим собой и с целым миром (что, по-моему, даётся избранным), скромность и неподдельная любовь к людям, к природе, ко всему живому на свете вдруг открывают нам - наперекор всем бедам - что мир прекрасен, а справедливость - не миф. С ним всегда в высшей степени интересно.

Пожалуй, ни один человек в моей жизни не повлиял на мою судьбу так, как Борис Николаевич. На определенном жизненном этапе он дал мне, казалось бы, почти невозможное веру в себя, как в профессионального музыканта и композитора. Благодаря ему я состоялся, стал тем, кем меня знают люди, и я продолжаю осмысленно идти тем путём, на который он меня направил. Он дал мне возможность стать самим собою. И для меня он - не просто учитель по композиции, а неизмеримо больше - духовный отец. Это редкое человеческое счастье: переживать и на расстоянии думать о близком человеке, зная, что он тоже всегда помнит о тебе.

Должен признаться, долгие годы во мне жила постоянно саднящая мысль: кто же я всё-таки? Музыковед или композитор? Да и вообще, имею ли я право относить себя к композиторам, ведь, несмотря на почти двенадцатилетний учебный композиторский стаж в училище и Горьковской консерватории, в моем дипломе стоит запись: «музыковед - теоретик». И действительно, как музыковед я уже регулярно выступал со страниц газет, освещая музыкальные события, размышляя о судьбах современной музыки и т.п.

Однако складывалась несколько странная для меня ситуация: друзья, знакомые и не знакомые мне люди, учителя, - все отмечали мою способность к творческому сочинению, и, буквально перед самым окончанием консерватории, помогли мне провести на консерваторской сцене свой первый в жизни творческий вечер, я назвал его словами Роберта Рождественского «Всё начинается с любви», и он стал своеобразным композиторским итогом моего пребывания в стенах альма-матер.

Сочинение музыки незаметно вошло в мою жизнь. Меня награждали за победы в различных песенных конкурсах, в прессе были рецензии на мою музыку, а на театральных афишах, расклеенных по всему городу, непривычно для меня значилась моя фамилия в качестве композитора очередного спектакля, за который мне как автору, например, из Куйбышева присылали даже какой-то гонорар. Примерно в это же время в составах агитбригад в течение десятка лет я представлял горьковскую молодежь со своими песнями в поездках по линии ЦК ВЛКСМ, проехав от Прибалтики до Камчатки, и в итоге как композитор даже был награжден знаком Лауреата премии Горьковского обкома комсомола. В театрах при встречах с актёрами и режиссёрами часто навстречу слышалось радостное: «А вот и наш композитор!» И программки, выпущенные к спектаклю, это тоже подтверждали. В областной газете «Ленинская смена», где отдел культуры тогда возглавлял Александр Павлович Пашков - замечательный, умнейший человек, позже ставший моим другом, в рубрике «Музыкальная среда» вышло десятка полтора моих песен. И именно из печатного издания я узнал о том, что являюсь «молодым горьковским композитором». Если же к этому добавить довольно регулярные мои выступления на Горьковском телевидении в программах Нины Зверевой и Лены Шляхтич, а также - участие в работе жюри на областных и российских музыкальных конкурсах, где меня всегда представляли как композитора, то даже эта неполная картина, думаю, может обрисовать мое состояние уныния и внутреннего холодка в сердце, потому что, несмотря на всё мною сочинённое и сделанное, мне всегда казалось, будто я кого-то обманываю… Прежде всего, самого себя, но вместе с этим - и других. И эта мучительная неопределенность, раздвоенность долгое время не давали мне душевного покоя. Можно не лукавя сказать, что поиск самого себя, своего места в музыке оказался для меня весьма нелёгким. Вспоминаются созвучные моему тогдашнему душевному состоянию строки поэта Юрия Левитанского: «Я медленно учился жить, ученье трудно мне давалось».

Как-то после одного из областных песенных теле-конкурсов, году, кажется, в 1979 или 80-м, председатель жюри и мой первый учитель композиции А.А.Нестеров предложил мне вновь поступить в консерваторию, уже на композиторский факультет, и я почти два года занимался в классе замечательного музыканта Станислава Петровича Стразова. Но что-то у нас тогда не сложилось ... Ничего не зная о моих внутренних сомнениях, окружающие продолжали говорить мне добрые слова в адрес моей музыки, а на душе было вcё равно неуютно и грустно. И вот с этим душевным грузом от своей профессионально-композиторской несостоятельности я жил до лета 1988 года, когда однажды, неожиданно для меня, моя жена Татьяна вдруг сказала: «Поезжай в Казань, в консерваторию - поступать на композиторский …». Мне шел 35-й год, а это по закону и по возрасту крайний срок для поступления. Идея эта сначала мне показалась фантастической и даже дикой. У нас только-только, в мае, родилась дочка Лена, и все мысли, конечно же, были направлены, естественно, на неё, а не на какую-то абстрактную учёбу вдалеке. Но родные как-то всё же убедили меня, подчеркнув, что терять мне нечего, и я, по сути, почти не надеясь на успех, помню, собрал в старенький коричневый портфель свои ноты и поехал в Казань, на консультацию, к Анатолию Борисовичу Луппову - зав. кафедрой композиции. Своей седою головой и живым темпераментом он почему-то мне сразу напомнил другого зав. кафедрой - по истории музыки в Горьковской консерватории - Олега Владимировича Соколова, которого я искренне любил. Сейчас это вспоминается с улыбкой, но именно, то ощущение с первых минут расположило меня к Анатолию Борисовичу. Прослушав ряд моих работ, он сразу отобрал 3 - 4 сочинения и сказал, чтобы именно их я показал комиссии на вступительном экзамене, что я впоследствии послушно и выполнил.

Так подробно я остановился на всех своих сомнениях, во-первых, потому что они действительно жили во мне много лет, а во-вторых, чтобы явственнее подчеркнуть, какую тяжесть, мешавшую мне ощущать себя полноценным в творчестве, сдвинул в моем сознании Борис Николаевич Трубин. Воистину - снял «камень с души» ...

Сыграв свои работы на том вступительном экзамене, я с некоторой обречённостью ждал приговора, внутренне готовый ко всему. Через какое-то время дверь класса открылась, и ко мне подошёл человек с бородой и в очках и добрым голосом, словно извиняясь, сказал: «Ну, в общем ... Вас определили ко мне. Я - Борис Николаевич Трубин». Этот миг разделил мою жизнь на «до» и «после». Мы стояли в коридоре, он - спиной к окну, а я, глядя на него, постоянно жмурился, потому что солнечный свет нещадно бил в глаза. Наконец, не выдержав этого испытания, я попросил разрешения сменить местоположение и спрятаться от солнца, на что Борис Николаевич с добродушной усмешкой сказал: «А я, глядя на Вас, всё думал, сколько же Вы ещё это выдержите?». И мы, сняв невидимый барьер невольной, но естественной для мало знакомых взрослых людей отчужденности, оба рассмеялись. А потом он вдруг спросил, что я понимаю под сонатной формой. Это был первый учебный вопрос в стенах новой для меня консерватории, и в этот день я получил своё первое задание - написать сонату. Впоследствии, приезжая на очередную встречу к новому педагогу, я никак не мог поверить, что всё это происходит со мной. В своих сочинениях мне часто приходилось раньше многое изменять, многое дорабатывать. Борис Николаевич почти ничего не просил менять, часто повторяя, что это интересно, и что я - на верном пути. Для меня это было так непривычно! Окрыленный такой поддержкой, я готов был работать за инструментом хоть круглые сутки. Я так втянулся в этот ритм, что часто уже с нетерпением ждал, когда же наступит очередная суббота, чтобы показать всё, что успел за неделю написать.

Так как одно высшее музыкальное образование у меня уже было, график моей учебы был достаточно свободным: по договоренности с Борисом Николаевичем я приезжал к нему на занятия, которые проходили или в консерватории, или у него дома. Жена Бориса Николаевича Валентина Степановна - красивая, благородная женщина, сын Игорь и всеобщая любимица -большая лохматая собака Марфа каждый раз приветливо встречали меня: кто чаем, кто - лаем. И начиналось живое общение. Борис Николаевич - человек с потрясающим чувством юмора. Мне вспоминается, как однажды, глядя на свою жену, он полусерьезно - полушутливо вдруг сказал: «Я самый богатый человек, потому что у меня в доме есть своя Валюта!». Валентина Степановна смеялась от души.

Борис Николаевич только учил предмету композиции. С присущей ему доброжелательностью и придавая мне уверенность, он, словно бы невзначай, вводил меня в профессиональный круг людей искусства Татарстана. Так, благодаря ему я познакомился с прекрасным дирижёром Вадимом Алексеевичем Афанасьевым. Никогда не забуду, как я волновался, когда в Большом зале консерватории камерный оркестр под его руководством исполнял три части из только что написанной мною «Сюиты по мотивам скульптур Эрьзи». В программной афише было: Бах, Ряэтс, Терханов. Я сидел, слушая Баха и Ряэтса, и думал только об одном - ещё минута и свершится мой провал, позор, что и немудрено на фоне гениальной музыки. Ведь это был мой самый первый опыт сочинения в камерно-оркестровом жанре, и я, ещё толком не научившись плавать в речке, сразу же попал в океан. Однако, когда всё завершилось, ко мне с поздравлениями стали подходить самые разные люди, а я всё еще не верил случившемуся, не мог никак осознать, что мой успешный композиторский дебют в одном концерте с Бахом и современным мастером-профессионалом Ряэтсом - это не сон!

Познакомил Борис Николаевич меня и с художественным руководителем балетной труппы Татарского Академического театра оперы и балета имени М. Джалиля Владимиром Яковлевым, который ввёл меня в манящий, таинственный и прекрасный мир балета. В Казань на постановки спектаклей постоянно приезжали балетмейстеры из разных городов, и Володя не только часто приглашал меня, но и знакомил нас с надеждой на творческое сотрудничество. Мне особенно запомнилась встреча с Гарри Абайдуловым, получившим широкую известность благодаря своей работе в гаврилинской «Анюте». Владимир Яковлев - в прошлом сам замечательный танцовщик - выступил с идеей пригласить в Театр Рудольфа Нуриева - легенду мировой балетной сцены 20 века, а затем эту идею и реализовал. И незадолго до своей кончины великий танцовщик приезжал в Казань. В настоящее время его именем назван балетный конкурс, который проводится на сцене Татарского театра.

Здесь же у меня произошло памятное и дорогое знакомство с балериной народной артисткой Татарстана Саниёй Хантимировой. Она на редкость светлой души человек. И очень творческий. Впоследствии нам удалось с нею сделать две работы. Сания поставила две хореографические миниатюры на мою музыку - «Познание» и «Покаяние», которые в 1994 году были показаны сначала на моём творческом вечере в Саранске, а чуть позже - на юбилее Сании, не её родной сцене - в Татарском Академическом Театре оперы и балета. В том же году солист этого театра Денис Муруев на балетном конкурсе «Арабеск - 94», проходившем в Перми (сопредседателями жюри там были В.Васильев и Е.Максимова), успешно станцевал «Познание», завоевав «бронзу», а из Парижа - с международного конкурса – он вернулся уже с «серебром».

Ну, а в последний год моей учебы в Казани судьба подарила мне ещё одно незабываемое знакомство. По-человечески и творчески мы очень сдружились с Натальей Федоровной Сизовой и её детским хором «Пионерия Татарстана». Она не только поддержала меня, прекрасно выступив на моем госэкзамене с детским хоровым циклом, но и смогла привезти свой коллектив на гастроли в Саранск, где провела мастер-класс в музыкальном училище им. Л. П. Кирюкова, сделала запись на радио, дала запоминающиеся концерты. Конечно же, ничего этого не было бы в моей жизни, никогда бы не свершилось, если б не участие во всём Бориса Николаевича Трубина. Кстати, и приезд знаменитого струнного квартета Государственной Казанской консерватории на один из моих творческих вечеров тоже, думаю, вряд ли обошёлся без доброго слова поддержки моего учителя. Его внимательное отношение к ученикам – душевное, трепетное, искреннее - я вспоминаю всегда как пример для своей работы со студентами.

А название железнодорожной станции «774-й километр» стало для нас своеобразным паролем праздника души. Это место, где я, забывая всё дурное, становлюсь безмятежно счастливым. Дача Бориса Николаевича и Валентины Степановны расположена на берегу залива Волги. Красота русской природы, соловьиный покой… Бывало, звоню им на дачу по телефону, а мне с улыбкой напоминают: «А терхановская комната всё пустует - ждёт хозяев». Да разве мог я мечтать о таком, когда ехал поступать в Казань?! За три года учебы Борис Николаевич в душе и сознании моем совершил переворот, придав мне спокойствия, веры в себя и прибавив творческих знаний. Сам он напрочь лишён зависти, каких-либо амбиций, властолюбия и всегда искренне радуется успеху другого. И когда в 1989 году в Москве мы познакомились с Микаэлом Леоновичем Таривердиевым, и я показывал ему свои работы, Борис Николаевич без тени ревности всячески поддерживал меня в этом.

Он, как и мой отец, из тех, кого в народе называют «золотые руки». За какое бы дело он ни взялся, всему находит свой творческий подход, а главное - заканчивает свой труд с неизменным успехом. Починить свои старенькие «Жигули» - пожалуйста! Построить дачу - делов-то! Освоить компьютер - пара пустяков! А уж провести электропроводку или что-то отремонтировать - так только в удовольствие! Думаю, что всё-таки самое первое впечатление при нашем знакомстве меня не обмануло: есть в нём что-то от знаменитого русского изобретателя Кулибина!

А как он горько переживал, когда пруды в затонах Волги, куда каждое лето прилетали журавли, вдруг стали засыпать песком и самовольно застраивать домами! Открыто и бесстрашно выступал он против этого произвола, потому что спокойно смотреть на то, как губят природную красоту, не в его характере. И по-другому поступить он просто не мог. Удивительно, но за все годы нашего общения он почти никогда не говорил мне о своей музыке и не показывал её. Каково же было моё восхищение, когда я, будучи приглашён на его юбилейный творческий вечер в Большой зал Казанской консерватории, услышал симфоническую музыку и сюиту для оркестра народных инструментов своего педагога! Я был очень рад видеть растроганного учителя и сам был не менее счастлив. В тот вечер я имел возможность высказать Борису Николаевичу с высокой сцены свою благодарность за прозвучавшую музыку, за все его уроки – профессионализма и человечности и подарить дорогому юбиляру цветы ...

Цветы. На даче - это уже королевство Валентины Степановны. Сад, посаженный её руками, мне представляется отражением её романтической души, в которой сохранился и живёт детский восторг по отношению ко всему прекрасному.

Много лет уже прошло со дня моего окончания консерватории, к общему огорчению, мы стали реже видеться, но как же приятно и дорого, когда 28 апреля каждого года в мой дом приходит поздравительная телеграмма из Казани с подписью «Ваши Борис Николаевич и Валентина Степановна Трубины».

Встреча с такими людьми - драгоценный дар жизни.

С.Я. Терханов